Навигация: Проза > Отстоять себя Повесть > Глава 5 Петрово
- Размер шрифта:
Глава 5
Петрово
«Как можно было отпускать такого учителя?» - думал Марей о Крижаниче, возвращаясь к отцу в село Петрово. Казак вспоминал, как ехал сюда с царским землемером столбить дарованную отцу землю.
На берегу безымянного притока реки Хупты оградили они по трезвому двадцать тысяч аршин лесной и речной земли, которая потом стала по Царскому Указу не дарованной, а купчей. Велика была радость батьки-атамана, когда он увидел бредущего к нему по шляху сына с усталым конём на узде.
- Одни бумаги привёз, сынку, да шашку казацкую. Благо, что её не потерял. А уж сами мы как-нибудь отстроимся. Да и ты придёшь в себя от московитской жисти и атаманствовать славно будешь. Я уж стар и тебе только совет дать могу. Не верь царским вестям. Они сегодня одни, завтра – другие, да и бояре их зло скажають. Держись своего ума, нашей казацкой воли. Шашку не теряй!
Жалостливо говорил Петро, когда посидели они с сыном вполгорла за чаркой «напиточку», неизвестно из чего приготовленного, но забористого зело. Встреча – не встреча, а и до похорон далеко.
Всё думалось больше Марею о несвежести царских вестей да и о боярских выкрутасах, как бы подьячие землишку у отца не оттяпали. Мало, вишь, им на Руси земли-то досталось. Надо всех земледольцев по миру пустить. В Сибири земли ещё больше, гуляй – не хочу, вмерзай в «теплоту» вечную. А вольные люди не только в Московии, но везде и завсегда лишними были.
По окончании нехитрой трапезы казаки стали обсуждать дела. До приезда сына атаман Петро объездил верхом воеводский удел, да и местных бояр-помещиков не миновал, задабривал их чем мог и нанимал у них крестьян для постройки дома и конюшни. Людей не хватало. Петро выбрал высокое место на берегу речки для постройки дома в отдалении от болот и заложил фундамент. Отправился на Дон за семьёй. Это было в первый раз после павшей на казака царской милости. Несколько лет Петро не видел родных – жену и детей. Родители умерли, а младшие дети, чай, подросли и не вспомнят батьку, которого и не видели.
Находясь на государевой службе, Петро отвык от крестьянского хозяйства. Поэтому он искал дружбы воеводы и бояр-помещиков, которые другой жизни не знали. Он наблюдал за тем, как они живут, учился у них и у их крестьян землепашеству и так постепенно отвыкал от военной стези, которая изначально была предопределена казацкому роду.
Дом Петро строил деревянный на каменном фундаменте, просторный пятистенок с каменной русской печью в середине на три горницы и широким крыльцом. Окон было много, и все затянуты купленной в Ряжске плотной слюдяной плёнкой, от чего в доме всегда стояли полумрак и влажный спёртый воздух. Зимой тепло, а летом прохладно.
В пригороде Москвы на Подкопаевщине Петро видел палаты Шуйских. Палаты с внутренними сводами, резным крыльцом. И, говорят, с прохладными кирпичными подвалами для хранения съестных припасов. Туда, конечно, никого не пускали. Но Петро сильно усумнился про подвалы и решил сбоку от фундамента своего дома выкопать большой погреб и обложить его кирпичом изнутри. Но на кирпич денег не хватило, и он построил свой подвал сбоку от задней треугольной стенки дома, а во дворе жёг самум, как делали хорошо известные ему крымские татары, рубил из каменных пластин самума ровные кирпичи размером с голову казацкого коня, и этими кирпичами выкладывал нутро своего подвала… Благо, камыша в те поры на Хупте хватало. А вот мельчить его для кирпичей была сущая мука.
Вместе порешили:
ехать Марею одному на Дон за своими людьми. Здраво прикинули, что там после разинского бунта случилось запустение, и многие согласятся ехать на рязанщину…
На Дону Марей с трудом верил в то, что когда-то счастливо проводил здесь своё детство. Повсюду были следы разгрома и запустение. Станицы обезлюдели, а среди тех казаков, которые ещё там оставались, господствовали голод и нищета. Скот почти полностью перевёлся, поля не засевались. Бабы рожали детей и тут же несли их в могилы, потому что не могли выкормить.
Немного потратил сил Мареюшка, чтобы набрать себе десятка два казаков с семьями для пешего перехода в хуптинскую пойму под крыло к атаману Петру, которого на Дону старики ещё помнили.
Собирать в дорогу было нечего. Облачились в тряпьё. Мужики привязали к бокам камышовым вервием казацкие шашки, и все молча двинулись вслед за Мареем, пробавляясь в пути степным и лесным подножным кормом, ручейковой, а где повезёт, и речной водой, раками и сырой рыбой.
Огня разводить было нечем и некогда. Все думали лишь о том, как бы скорее добраться до петровой вотчины, отоспаться, поесть и начать строить себе жильё. Казаки понимали, что охранная грамота царя, данная Петру, убережёт их от помещичьей крепости.
Так и случилось. Придя к Петру, донцы с семьями переписались у местных подьячих и перешли из казацкого состояния в немногочисленную тогда на Руси категорию вольных землепашцев.
Год или два казаки трудились на купчей земле и плохо-бедно отстроили небольшое сельцо Петрово с домом своего атамана в центре. Получилась улица на берегу притока Хупты.
На поселение к атаману Петру пришёл беглый крепостной, а теперь казак Титуша. Любил Титуша поставить на своём, был строптив и неуживчив. В ноги никому не кланялся. Разве что когда нажрётся бражки как свинья, елозит на четвереньках и орёт:
- Атаман вас всех сюда обманом приманул. Ему работники нужны, а не люди служилые, воины.
Была в этих словах правда. Но казаки Титушу не любили. И выделили ему для прожитья землишки немало на отшибе. Там он и обосновался, проклиная всех своих благодетелей на чём свет стоит. Проклинать-то проклинал, да вот сам один из первых согласился идти на рязанщину из разорённой донской земли. На хуторе своём вырыл он землянку, ходил на речку удить и водой запастись, ягоды и съестную траву по кочкам собирал. Бабы не завёл, да и кто с таким жить будет, а при встрече с земляками плевал им в лицо и матерился так, что все в округе прятались и двери закрывали. Бит бывал многажды до полусмерти, но потом оживал и матерел пуще прежнего. Помощи от односельчан ждать Титуше не приходилось, да он и не просил никого ни о чём.
На Дону в разорённой станице остались у Титуши жена и дети, о которых он на рязанщине и не помышлял. Через год или два Титуша вытребовал нахрапом у ряжских стряпчих бумагу о своём статусе вольного землепашца, плюнул в сторону мужиков, цедя сквозь зубы:
- Царёвы прихвостни…
И ушёл на Журавлиное болото вдалеке от села. Там он слепил себе хибару из камыша и глины. Авось в болото никто не сунется…
По ночам вокруг выли волки. Дичи кругом хватало. Титушу звери не трогали, видно, чуяли в нём родную звериную кровь.
Сыновья Титуши на Дону подросли, жена Титуши умерла с голоду, а слух о селе Петрове дошёл до станицы, где жить стало совсем невмоготу. И пошли бедолаги-сыновья искать своего непутёвого батьку.
Добравшись до городка Ряжска, вызнали у местных подьячих, где стоит сельцо Петрово, пришли туда и на Журавлином болоте безрадостно повстречались с отцом. Титуша молча ходил меж ними, искоса поглядывая на своё потомство. То ли жалел их, то ли подавлял в себе скрытый интерес к их дальнейшей судьбе. Наконец, сквозь зубы присоветовал им поискать за прокорм работу у земляков в Петрове. Туда молодые мужики и отправились.
Поначалу казаки жалели парней, откормили и одели во что Бог послал. Стали парни работать в Петрове и оказались ухватистыми и смекалистыми на все крестьянские дела. Были в селе молодые девки, которых родители не знали, как замуж выдать. Не было холостых парней подходящего возраста. Тут трое титушиных сыновей пришлись очень кстати. Взяли они без разбору трёх петровских красавиц замуж, получили приданое невесть какое, но в хозяйстве нужное, и снова отправились к отцу на Журавлиное болото. Рядом с отцовской хибарою построили себе избы и стали жить. Тяжело пришлось осушать болото под пахотную землю, но казацкая взаимовыручка помогла, да и родственники молодух из Петрова не оставляли их своей помощью.
Появилась на свет казацко-крестьянская поросль. Оттуда и пошла деревня Мары…
Происхождение названия деревни темно. Некоторые утверждают, что это слово финно-угорское и означает «холм, пригорок» («мар»). Нашествие татаро-монгол не повлияло на местное население. Это были дикари, которых конники Батыя за людей не считали. Они разбегались сразу при появлении татар и исчезали в лесах, куда конница добраться не могла. Татары сжигали деревни, поджигали леса и уходили завоёвывать новые земли. Не ради самой земли, а для того, чтоб пограбить, а пограбивши расточить, а расточивши увидеть, что всё было зря, озвереть и разметать всё вокруг, чтоб камня на камне не осталось от тех мест, куда они пришли. Местные рязанские угры возвращались на старые места, когда пожары сами собой утихали, из обуглившихся брёвен, которые приобретали прочность металла, строили свои избёнки – и всё опять начиналось сначала. К слову сказать, туркменские Мары не имеют к Марам рязанским никакого отношения, а восходят к славному городу Мерв, где население сначала было персоязычным (индоевропейским), а потом стало тюркоязычным (туркменским).
Ну да и Бог с ними! Есть у нас древний народ «марийцы». Может, и оттуда пошло название «Мары» у рязанской деревни. Всё-таки вятичи – не то финно-угры, не то славяне. Письменности у них не было, и на каком языке они «гуторили» - хрен их теперь разберёт...
Со временем село Петрово и Титушин хутор слились, стали называться деревней Мары - родиной многих поколений свободных крестьян-землепашцев – потомков донских казаков. Мир оказался шире и веселей, чем это виделось первым обитателям Титушина хутора.