Навигация: Проза > Отстоять себя Повесть > Глава 12
- Размер шрифта:
Глава 6
Эля
С Элей Гоша познакомился на даче. Она пришла с родителями к бабушке Гоши в поисках комнаты, чтобы снять её на время школьных каникул. Накануне вечером Гоша был в Доме отдыха на танцплощадке. Он просто смотрел.
Фонарь выдрал клок у косматой темноты и осветил танцплощадку. Стоя под елью, Гоша ощутил острие взгляда и быстро нашёл девушку, которая пристально на него смотрела. Девушка была не накрашена. На щеках алел природный румянец. Пристальный взгляд выдавал сильную близорукость.
«Улыбнётся иль нет?» - думал Гоша, глядя на неё и улыбаясь. Но девушка не различала его улыбки и поэтому, глядя на него, не улыбалась в ответ. Танцы близились к завершению. Современные песенки сменились старомодными танго и вальсом. Четыре такта — вступление. На раз — сильный густой бас тубы, на два, три — грудные голоса волторн. Нежно запели скрипки. По танцплощадке закружились пары.
Скоро одиннадцать часов, музыку прекращали, свет надо было отключать. В ста метрах от танцплощадки лежало озеро — чёрное в этот ночной час, как коса девушки, которая смотрела на Гошу. Луна проштриховала на поверхности озера ровную дорожку. Гоша неторопливо подошёл к девушке и спросил:
-Хочешь, я расскажу тебе о том, что находится на дне озера под лунной дорожкой?
Он показал рукой в сторону озера. Девушка испугалась и выдохнула от неожиданности:
- О, господи!.. Вот лунатик...
- Меня зовут Гоша.
- Эля, - сказала она.
Они потихоньку пошли к озеру по узкой аллее.
«А всё-таки улыбнулась», - подумал Гоша. В висках у него стучало.
Скрипки медленно умирали, кончая мелодию вальса.
- «Где-то плещется озеро, полное сна», - процитировал Гоша.
- Это Блок, - не то спросила, не то подтвердила Эля.
- А скрипки умерли, - сказал Гоша, когда воцарилась тишина...
На даче их не надо было знакомить друг с другом. Родители Эли были удивлены и обрадованы, потому что Гоша им понравился. Они быстро договорились с бабушкой об аренде на три месяца небольшого жилого сарайчика и ушли. Их семья жила в Подольске в двухкомнатной квартире на краю города. Было воскресенье, и родители Эли хотели отдохнуть перед рабочим днём. Остаток дня, после устройства Эли в сарайчике с помощью бабушки и Гоши, они провели за чаем в доме, а потом Гоша и Эля перешли в сарай и проговорили дотемна. Эля достала из чемоданчика книгу в новенькой суперобложке.
- «Советская еврейская поэзия», - прочитал Гоша.
- Почитай, - сказала Эля, - я вижу, что ты любишь поэзию, а такой сборник у нас в стране ещё никогда не издавался.
- Я наполовину еврей, - уточнил Гоша, - мама и бабушка у меня русские, как и все по материнской линии. А папа был еврей. Он давно умер. Осенью 1952 года.
- Вообще-то подражательного довольно много,- продолжала Эля про сборник. - Влияний хватает. Есть небольшое предисловие Валентина Катаева, но оно не соответствует содержанию сборника. Я знаю, что Катаев сильно болел. Может быть, поэтому и написал такое предисловие.
- Составитель - Арон Вергелис, - прочитал Гоша, открыв титульную страницу.
-Я, грешным делом, думаю,- поделилась своими наблюдениями Эля, - что он как хозяин сборника представил себя лучше других. Хотя он, конечно, крупнейший поэт из представленных.
Гоша заглянул в оглавление и заметил:
- Здесь отчётливо выделяются лирика предвоенная, военная и послевоенная.
- Да, - согласилась Эля, - иногда даже в творчестве одного писателя.
- Здесь есть и стихи женщин. И состав переводчиков с идиш интересный.
- Да, такие классики как Маршак, Светлов, Ахматова плохих поэтов переводить не будут.
- А ещё Мартынов, Самойлов, Левик, Гинзбург, Луговской и даже Заболоцкий.
Гоша взял книгу и пошёл в дом. Перед сном он хотел почитать.
Утром Гоша сидел на полу в комнате. На жёстком стуле перед ним возвышалась стопка маленьких книжек. Стола в комнате не было. Стол стоял на террасе, но ночью и под утро на террасе было холодно. Когда воздух прогрелся под солнечными лучами через окна, Гоша перебрался на террасу, сел за стол, разложил на нём книжечки малой серии «Библиотеки поэта» по возрастающей хронологии дней рождения авторов и стал брать одну за другой, перелистывая и углубляясь в чтение ранее уже прочитанных произведений , имена грели ему душу:
А. П.Сумароков, Г.Р. Державин, Н.М. Карамзин и И.И. Дмитриев (в одном томике), «Поэты начала ХIХ века». Осилив всё это несколько дней назад, Гоша понял, что Державин - великий поэт на фоне поэтов восемнадцатого и начала девятнадцатого веков. То есть абсолютно всех предшествовавших ему русских поэтов, кроме М.В. Ломоносова, который привнёс в зарождающуюся русскую поэзию элементы науки и европейской техники стихосложения. Но ни Ломоносов с его космизмом и «научной» поэзией, ни Сумароков, которого современники считали гением, а ближайшие потомки тотчас забыли, ни Карамзин и Дмитриев, ни даже молодой романтик Жуковский не светят таким ярким поэтическим пламенем, мощью рокочущих метафор и ласкающей слух звукописью , как Державин. Хотя Жуковский сразу заявил себя как мастер аллитераций и звуковых повторов. Вообще Гоша понял, что повторы в поэзии играют чуть ли не самую главную роль на всех уровнях стихотворного текста: звуковом, грамматическом и смысловом. В этом поэты допушкинской поры преуспели начиная с Ломоносова и до Державина и Жуковского. Державин достиг высочайших вершин в лирике, Ломоносов – в эпосе, Сумароков – в драме, а Жуковский – в художественном переводе. Державин превзошёл всех глубиной философских раздумий и умением заставить читателя сопереживать оттенки своих тонких лирических настроений. Жанры лирических произведений Державина были многообразны: оды, элегии, пейзажные, любовные, бытовые и философские стихотворения. По духу и мастерству исполнения этих произведений Державин был близок к зрелому Пушкину.
Гоша видел из окошек террасы, как Эля вышла на участок и пошла к рукомойнику, прикреплённому к яблоне, умываться. Следом к ней подошла бабушка, которая давно уже была на участке, и помогла ей набрать воды в рукомойник, а затем дала полотенце. После умывания Эля с бабушкой поднялись на террасу, и бабушка стала накрывать на стол. За чаем Эля спросила:
- Что это за книжечки?- и кивнула на стопку книг, сложенных на подоконнике.
Гоша взял томик Державина.
- Ночью перелистывал. Вот Державин. Его нельзя причислить к чистым классицистам – таким, как Ломоносов или Сумароков. Он не сентименталист как Карамзин или Дмитриев, не романтик как Жуковский или ранний Пушкин. Он одинокая, гордая и неприступная вершина на границе между восемнадцатым и девятнадцатым веками. Его фантастические картины – это развёрнутые гиперболы. Он приподнят над миром и вряд ли может быть назван предшественником реализма. Белинский считал, что Державин – это Пушкин, пришедший слишком рано и не такой многообразный по жанрам. Он не писал пьес, поэм и прозы. Когда я сегодня ночью стал перечитывать Державина, то по своей привычке начал отмечать в содержании те стихотворения, которые мне понравились. Но вскоре понял, что надо отмечать все.
Когда у Эли в руках оказался сборничек Карамзина и Дмитриева, Гоша сказал:
- Дмитриев как поэт выше Карамзина. Но Карамзин как теоретик развернул чёткую стихотворную программу русского дворянского сентиментализма. Остриё его литературных интересов было направлено на внутренний мир человека. Сентиментализм в лице Карамзина и Дмитриева вышел, наконец, за рамки придворного классицизма. Сентименталисты не писали од. Как меняются вкусы людей! Когда-то песня «Стонет сизый голубочек» вышибала слезу, а сейчас мы воспринимаем её как слащавое сюсюканье. А всего-то двести лет прошло! Однако у сентименталистов есть и высокая поэзия. Высокая в нравственном отношении. Высокая сатира и тонкий юмор, особенно у Дмитриева, который писал сатиры и басни.
Эля дополнила:
- Да-да, я помню из школьного учебника по литературе. В соответствии с учением Ломоносова о трёх штилях классицисты писали басни, ирои-комические поэмы и эпиграммы языком низкого штиля, лирические и философские стихотворения – языком среднего штиля, оды и трагедии – языком высокого штиля.
- Причём, в последнем случае,- подхватил Гоша,- они старались употреблять как можно больше архаических слов и выражений. Кажется, на этом сломался и Ломоносов с его поэмой «Пётр Великий». Карамзинисты отказались двух крайних штилей. Всё писали средним штилем. Думаю, что этим они подошли к решению задачи создания русского литературного языка, которую окончательно решили Жуковский и Пушкин. Язык карамзинистов стал чище, ближе к разговорному. Даже по сравнению с низким штилем произведений Сумарокова и Ломоносова, лучшими у классицистов.
- И всё-таки,- возразила Эля,- сентименталистам скорее принадлежит заслуга постановки задачи.
- Решение её , конечно, принадлежит двум великим поэтам… И Державину тоже,- поправил сам себя Гоша.
- Однако вряд ли они делали это сознательно, - предположила Эля.
-Хм!- Гоша опёрся подбородком о ладонь левой руки, поставив её локтем на стол.
- Эля!- предложил он.- Давай прогуляемся на пруд!
И они пошли по длинной просеке смешанного, в основном соснового , леса по направлению к двум прудам, разделённым плотиной. Когда-то это был один пруд. « Они заблудились в тенистых аллеях «. Так сказал бы о них поэт Леонид Мартынов. А Гоша продолжал жить в двлёкой эпохе.
- Все эти пастушкИ и пастУшки, овечки, лужки и прочее – в идиллиях, пасторалиях, эклогах и элегиях воспринимались с усмешкой современниками сентименталистов. Раньше такая же тематика была и у классицистов. Это конец восемнадцатого века, влияние западноевропейской литературы.
- «Сентиментальное путешествие» Стерна, - робко вставила Эля.
- Да, но тематика и персонажи романтиков – упыри, рыцари, привидения и кладбища, шагнувшие от Карамзина к Жуковскому,- тоже не продержались больше десяти лет. До войны 1812 года.
- Миролюбие, пацифизм сентименталистов не были ли причиной их гибели на литературном фронте времён той отечественной войны? Ведь у них совершенно отсутствовали военные мотивы. Никаких од на прославление побед русского оружия.
- Отчасти это, а также и то, что они ориентировались на западные литературные образцы, явилось причиной того, что русское культурное общество той поры стало пренебрежительно называть их космополитами. Карамзинистов и романтиков «шишковисты» называли «западниками». Не увидев в этом ничего обидного, карамзинисты сами стали называть себя так же.
Усевшись на плотине, разделяющей два пруда, под старой ветлой, разросшейся над тёмной водой, омывающей её корни, они разговаривали о поэтах давно прошедших времён. Так, как будто они были их близкими знакомыми.
- Карамзин и Дмитриев видели в детстве восстание Пугачёва, - рассказывал Гоша Эле.- Их имения располагались рядом друг с другом на берегу Волги. Дикие сцены насилия, нередко заканчивавшиеся кровью, на всю жизнь оставили рубцы в душах мальчиков. Особенно Карамзин сохранил глубокое отвращение к насилию и выразил его с огромной силой в своей истории. Позже, когда он путешествовал по Европе, наблюдал то же самое в цивилизованных странах.
- Да, великая французская революция 1789 года не оставила его равнодушным. Он её не принял.
- Точнее, возненавидел… Он стал таким же гуманистом, как Жан-Жак Руссо. В его лирике очень сильны мотивы скорби о невинных жертвах войн, революций и бунтов.
- В конце восемнадцатого века, - продолжил Гоша просвещать Элю, - в Европе развился сентиментализм, который гораздо шире русского карамзинизма.
- Да, я читала «Сентиментальное путешествие» английского писателя Стерна. Это образец демократической повести.
- Или романа. В начале девятнадцатого века молодые русские дворянки зачитывались романом Ричардсона «Кларисса Гарлоу». В нём утверждалось равенство сословий. А Карамзин написал свою «Бедную Лизу», где и крестьянки любить умеют. И только! .. Карамзин, как и Стерн, тоже описал свои странствия по Европе в «Письмах русского путешественника». Тогда многие писали в этом жанре. Но в России жанровое многообразие сентименталистов было захлёстывающим: дружеские послания в стихах, короткие повести и рассказы, переводы идиллий, апологов, эклог и басен, в основном с французского. Проявился интерес к фольклору – как на западе, так и в России. Этот интерес был следствием самоосознания национальных литератур. В это время появляются «Песни Оссиана» шотландца Макферсона, сказки братьев Гримм в Германии. Эти же братья закладывают основу сравнительно-исторического метода исследований в языкознании. А в России Мусин-Пушкин публикует «Слово о полку Игореве».
- Кажется, это случилось в 1800 году, пытается уточнить Эля.
Гоша попытался подвести итог всем этим утренним рассуждениям:
- Можно сказать, что господство русского сентиментализма длилось десять с небольшим лет - с
конца восьмидесятых годов восемнадцатого века до убийства Павла первого в 1801 году. Позже карамзинисты продолжали выступать в литературной полемике, но сам Карамзин в ней уже не участвовал. Он занялся историографией, где исповедовал совсем другие идеалы. Он писал свою Историю чистым литературным языком, который сам выработал. Этой Историей зачитывались все, и молодой Пушкин тоже.
Эля с улыбкой процитировала Пушкина:
- «В его Истории изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута».
- Да, Карамзин перестал быть карамзинистом.
- Но его дело – создание русского литературного языка и выход русской литературы на европейскую арену продолжил Жуковский – глава русских романтиков.
- Поэтическая школа Василия Андреевича Жуковского ориентировалась на западноевропейские образцы, хотя и имела много оригинальных черт. Она была плоть от плоти русской сентиментальной школы. Господство романтиков школы Жуковского длилось лет пятнадцать от 1801 года.
- До той поры, когда молодой ещё Жуковский подарил юному Пушкину свой портрет с надписью «Победителю-ученику от побеждённого учителя». Дальше начинается эпоха Пушкина.
- Его романтизм не похож на романтизм Жуковского. По всеобщему мнению тогдашних критиков романтизм Пушкина близок Байрону. Интересно, что Василий Андреевич очень мало переводил Байрона, хотя прекрасно знал английский, как и немецкий и французский языки. Романтизм Жуковского по преимуществу немецкий. Он был ближе ему по духу. Поэтому Жуковский больше переводил немецких романтиков и фольклорные баллады.
Они расстались. Эля пошла на остановку автобуса, чтобы ехать в Подольск домой, а Гоша вернулся на дачу. Воздух прогрелся под лучами солнца. Гоша обосновался за столом на террасе и стал писать письмо к Эле, излагая всё то, что они только что обсуждали. Он хотел, чтобы мысли были зафиксированы на бумаге, а письмо отошлёт тогда, когда надо будет ходить в школу и не будет времени на общение. Пусть письмо будет толстым и нудным. Он пересыплет его житейскими деталями по ходу изложения литературных идей, и Эле будет не так скучно читать.
Сквозь маленькие квадратики окошек террасы был полукруговой обзор участка, а стеклянная дверь позволяла наблюдать сарайчик, где жила Эля.
Бабушка ушла в лес за грибами. На участке оставалась ещё только тётя двоюродной сестры Полина Никитична. Она крикнула от сарайчика:
- Гош, а где Эля?
- Уехала домой в Подольск.
Тюлевая занавеска на стеклянной двери не пропускала свет с улицы на террасу, и тётя не видела Гошу, а он её видел, находясь в более тёмном пространстве.
Полина Никитична – маленькая сухая старушка со странностями, как все старые девы. Вот она подошла к террасе, прислушалась. Гоша сидел тихо за столом, и она, видимо, подумала, что он ушёл с террасы в комнату и её не видит. Подошла к сарайчику и зашла туда. Гоша подумал, что ей там нужно? Раньше бабушка иногда рассказывала Гоше, что, бывает, пропадают с кухни и из сарайчика ложки и другая мелочь, а потом оказываются на месте, когда бабушка изрядно нанервничается и всё кругом обыщет. Гоша с недоверием относился к этим рассказам. Мало ли, думал он, сунула куда-нибудь сама да и забыла. Бывает так, когда живут рядом две старушки, как в коммунальной квартире. Склероз, мнительность и прочее. Сам таким буду. Нечего удивляться и возмущаться! Но теперь он увидел, что бабушка была права. Он нехотя встал, пошёл к двери, производя как можно больше шума, покашлял и увидел, что Полина Никитична, как юная девушка, выпорхнула из сарайчика и бегом на свою половину дачи. «Интересно, успела что-нибудь слямзить или нет?»- подумал Гоша.
- Эх-хе-хе!- сказал он тихо, просебя.- Грехи наши тяжкие!