Навигация: Проза > Отстоять себя Повесть > Глава 24
- Размер шрифта:
Глава 12
Борис и Борхерт
С большим трудом Гоша достал железнодорожный билет до Москвы и, разжав цепкие объятия курортного города, уехал домой. Последние дни он с утра проводил у железнодорожных касс. Деньги на жизнь у него иссякли, остались только на билет. Он питался в небольшой столовке на открытом воздухе за 30 копеек в день. Брал тарелочку манной каши и два куска белого хлеба.
За день до того как ему повезло достать билет, терпение парня кончилось и он всё рассказал хозяйке, у которой снимал койку. Старушка и её внучка прониклись состраданием и в день отъезда нагрузили ему корзину с провизией.
Сосед по купе, пожилой армянин, купил на одной из станций круглую буханку белого хлеба. Они сидели друг напротив друга у окна и, отщипывая по кусочку ароматный хлеб, смотрели в окно на вечереющий сумрак гор. Соседка по купе, молодая женщина, поставила на столик стакан с водой и опустила в него цветы. Гоша умиротворённо вдыхал нежный аромат южных цветов и дремал под стук колёс. Он вспоминал свою «дикую» жизнь в отпуске…
Как назло в Сочи постоянно шли дожди. Гоша жил в частном доме в большой комнате. Ребята-соседи всё время проводили в барах и на пляже, и Гоша не мог за ними угнаться. Знакомых в городе не было, и он страшно скучал. От скуки звонил по нескольку раз в день домой в Москву и в Новороссийск Борису, который там жил и работал в газете местного пароходства. После окончания средней школы Борис путешествовал по стране, стал профессиональным литератором – поэтом и журналистом. Брал авансы в редакциях разных газет и журналов и ездил в командировки по заданиям писать очерки и стихи о трудовых героических буднях рыбаков, шахтёров, моряков дальнего плавания, рабочих судоверфей. Он давно приглашал Гошу в Новороссийск в гости, где жил в комнате вдвоём с женой.
В Москве после возвращения из командировок Борис получал гонорары. Гоша иногда ходил вместе с ним в бухгалтерию, а после получения денег они их частично пропивали. Однажды был такой случай после получения гонорара.
- Эх, старик,- говорил Борис,- когда в руках такие деньги, то надо гудеть, чтоб всё вокруг вертелось и чтоб через два дня в кармане ни гроша не было!
Борис мял дрожащими пальцами крупные купюры. Глаза его горели и беспокойно бегали, мышцы на одутловатом лице подёргивались, сбрасывая на кафельный пол капельки пота. Они стояли в туалете напротив бухгалтерии издательства «Советская Россия» на улице Сапунова. Борис только что получил гонорар - две тысячи рублей с половиной за опубликованную подборку стихов в альманахе «Эстафета».
Вплоть до момента входа в кассу бухгалтерии Борис был спокоен. Он знал, сколько получит, и строил планы о предстоящих покупках. Надо было купить холодильник матери, себе костюм и туфли.
- Ну, конечно, зайдём в «Славянский базар»,- степенно рассуждал он,- а потом ты домой, а я сразу за холодильником и отвезу его матери.
Выйдя из кассы, он был возбуждён и сразу потащил Гошу в туалет пересчитывать купюры. О холодильнике, костюме и туфлях уже не было речи. Гоша попытался было напомнить ему о его планах, но, увидев злое лицо, замолчал. Было ясно, что он мог послать Гошу куда подальше и уйти.
Деревянный дореволюционный ресторан «Славянский базар» был недалеко. Меньше чем через год он сгорел дотла. А сейчас Гоша и Борис вошли в него бодрым шагом и расположились за столиком. Борис заказал коньяк, шампанское, чёрную икру, которая тогда была в меню почти всех ресторанов и стоила недорого, жюльен и ещё что-то.
- Что такое жюльен?- спросил Гоша.
- Да так, фигня такая!- ответил Борис.
Он судорожно стрелял глазами по сторонам. Был обычный рабочий день, время – около двух часов. Свободных женщин, которых Борис высматривал, в ресторане не было. Они приходили вечером.
Официант принес всё заказанное. Жюльен оказался страшно дорогим блюдом с напёрсток величиной - грибное желе, которое очень разочаровало Гошу. Борис, глядя на реакцию друга, посмеивался. Он постарался побыстрее покончить с обедом, дал Гоше три рубля и сказал, что должен зайти в ЦК ВЛКСМ решить какой-то вопрос, а потом пообещал зайти к Гоше, и вместе они рванут в Реутов к его родне…
Гоша прождал его весь день дома. Но Борис появился только через три дня на работе у Гоши и попросил три рубля взаймы. Гоша пошёл стрелять деньги по комнатам и достал ему три рубля. Борис был бледен, небрит и сильно обрюзг. Он рассказал, что в ЦК он подхватил двух девах и парня, и вчетвером они съездили в Ленинград, где и прогудели все его деньги...
В Сочи Гоша раздумывал ехать к нему в Новороссийск или не ехать. От скуки он изучал купленную в Москве в книжном магазине "Дружба" книжечку стихов и прозы немецкого поэта из Гамбурга Вольфганга Борхерта на немецком языке. Близость моря, постоянная пасмурная дождливая погода как нельзя лучше отражали настроения автора и настроения Гоши, страдающего от одиночества. Он стал переводить его произведения на русский язык и увлёкся этим занятием. Примостившись с утра где-нибудь на веранде высоко над морем, он исписывал листы общей тетради, отрываясь лишь для того, чтобы сходить пообедать.
Через неделю у него набралось достаточно материала, чтобы можно было предложить его Борису для публикации в газете.
Решившись ехать, Гоша с трудом дозванивался до Бориса, в десятый раз бросал в автомат пятнадцатикопеечную монету, набирал код города и номер телефона редакции газеты «Черноморец». Заранее обусловленное с Борисом время переговоров прошло, но в последний момент всё-таки удалось прорваться. Борис хриплым тенорком прокричал Гоше в трубку:
- Бери за пять рублей билет на «Ракету» и приезжай ко мне в Новороссийск. Погода здесь отличная, не хуже, чем в Сочи. Конечно, не так жарко. Но есть пляж, и народу немного.
- Билет я взял,- крикнул Гоша,- Буду у тебя завтра в час дня. Встретишь?
- Ну как же!
- Я сделал материал про немецкого писателя Борхерта. У нас его никто не знает. Может, подойдёт для вашей газеты?
- Привози, посмотрим!
- Борь, а где ты меня поселишь? У себя дома?
- Нет, у меня нельзя. Сам увидишь. Сделаю койку в общежитии от газеты. На брандвахте.
- Где, где?
- На брандвахте. Это корабль такой, на приколе стоит. Общага для бичей.
- Для кого?
- Ну ладно, завтра всё узнаешь. Пока!
Остаток этого дня Гоша бесцельно пробродил по морвокзалу в Сочи. Город ему жутко надоел. Утром в девять он отплыл на «Ракете» в Новороссийск. Ехать надо было долго, с юга на север, останавливаясь по пути в прибрежных городках.
Гоша перечитывал рукопись, и перед глазами у него вставал портовый город Гамбург, нефтяные пятна на Эльбе и пароход, увозящий девушку от дачного местечка Бланкенезе к морю.
Всё… Поцелуй на берегу,
И в мглу
Ты к морю по реке плывёшь.
Вот уж
Зелёный, красный огоньки
Так далеки!
А в Гамбурге начиналась ночь. Там она была не такая, как здесь, в Сочи,- нежная голубая женщина. Там она несла вахту под дождём и жила в портовых кабачках рядом с теми, кто не привык есть на сон грядущий. Под утро она не развлекала влюблённых соловьиными трелями, а кружилась в танце с серым гамбургским дождём.
В пальтишке сером по земле идёт
Дождь тихой грустною старухой.
С сырых волос её течёт.
Порой она поднимет руку
И постучит уныло в окна,
Где еле слышно шторки шепчутся.
Не выйдет Из дому девчонка,
А ей как раз сегодня хочется.
Тут схватит ветер старую за космы,
И брызнут слёзы – яростные кляксы.
Она свои одежды дерзко сбросит
И чародейкой призрачной запляшет.
Борхерт 18 лет своей короткой жизни прожил в Гамбурге. В этом городе он ходил в школу, не особенно преуспевая в науках. Закончив школу Волфганг стал работать в книжном магазине по рекомендации отца. Шёл 1938 год. Он мечтал стать актёром. Чтобы уволиться из магазина, не вызвав гнев и обиду отца, он написал письмо в книготорговую фирму, где работал, от имени клиента с претензией к фирме. Автор письма уведомлял, что не желает покупать продукцию фирмы с криво наклеенными этикетками. Наклеивать этикетки как раз была обязанность Вольфганга. А его всё же не выгнали, лишь перевели на другую работу. Тихий скромный сотрудник их вполне устраивал. Тогда он тайно от родителей поступил в театральное училище и, окончив его в конце 1939 года, стал играть второстепенные роли на сцене Люнебургского театра.
Но истинным его призванием была поэзия. Мать привила ему любовь к слову. Она сама писала короткие поэтические и прозаические миниатюры, которые иногда передавали по гамбургскому радио. Перед войной её рассказы вышли отдельной книгой. Поэзия сына навсегда сохранила тёплые баюкающие материнские нотки.
Ах, почему, скажи,
Не виден солнца свет?
Спи, мой малыш, сон сладок твой,
Знать, это всё от тьмы ночной –
Вот солнышка и нет.
Ах, почему, скажи,
Наш город не шумит?
Спи, мой малыш, сон сладок твой,
Знать, это всё от тьмы ночной,
Ведь ночью город спит.
Ах, почему, скажи,
Фонарь горит как жар?
Спи, мой малыш, сон сладок твой,
Знать, это всё от тьмы ночной
Он ярок, как пожар.
Ах, почему, скажи,
Идут рука в руке?
Спи, мой малыш, сон сладок твой,
Знать, это всё от тьмы ночной
Идут – рука в руке.
Ах, почему, скажи,
Сердечко с кулачок?
Спи, мой малыш, сон сладок твой,
Знать, это всё от тьмы ночной,
Ведь каждый одинок.
Гоша ощущал, как созвучно ему одиночество в рассказах Вольфганга Борхерта. Названия рассказов говорили об этом: «Одуванчик», «По длинной, длинной улице», «Мария, всё Мария», «Воскресное утро».
«Одиночество – это тюрьма, где ты выдан самому себе, - подумал Гоша. – Нельзя сказать, чтобы это было всегда ужасно, но из всех передряг, которые выпадают нам в подлунном мире, самая шальная – повстречаться с самим собой. Только ты и твой страх. Больше никого и ничего! Но страх – чудовище, и ночь становится кошмарным привидением, если ты остаёшься с нею с глазу на глаз. Она, как паук, опутывает тебя липкой паутиной, и даже если её разорвёт ветер, ночь сплетёт новую, и ты вновь попадёшь в лёгкую, как дуновение ветра сеть, из которой, однако, выбраться невозможно. Но постепенно привыкаешь к самому себе, начинаешь чувствовать, как медленно расстаёшься с миром и наполняешься самим собой.»
«Из прекраснейшей тюрьмы третьего рейха шлю тебе сердечный привет»,- писал Вольфганг матери в мае 1941 года после призыва в армию. На открытке были изображены казарма и свастика. Он действительно сидел в тюрьме за антивоенные высказывания. С началом войны с СССР солдат гитлеровского вермахта Вольфганг Борхерт был напрвлен на Восточный фронт. После тяжёлого ранения под Смоленском у него обострилась давняя болезнь печени. Его признали негодным к военной службе и назначили на работу во фронтовой театр. Так сказать, по специальности. Перед отъездом из части Вольфганг разыграл товарищам сценку, которую заканчивал монологом от имени Геббельса:
-… Немецкий солдат будет сражаться до последнего патрона, а потом начнётся великое бегство. Вы мне позволите побежать вперёд, ведь я прихрамываю?..
Донос – и в ожидании приговора тюрьма гестапо. Сначала в Иене, потом в Берлине.
Трибунал приговорил его к смертной казни. В ночь перед повешением пришло решение о замене казни отправкой на Западный фронт. Навоевавшись с союзниками, Борхерт сдался французам в начале 1945 года. Затем попал в американский лагерь, и после многих мытарств был отпущен на родину.
Чем ближе Гоша подходил к постижению судьбы и внутреннего мира этого молодого немецкого актёра и поэта, тем чаще примеривал на себя те жизненные ситуации, в которых тот оказывался. Он постоянно спрашивал себя, как бы он сам поступил в той или иной ситуации, в которой оказывался Вольфганг. И самому себе признавался, что так же шёл бы напролом, вполне сознавая, что ему за это будет. Шёл бы отчаянно, зажмурив глаза. Поэтому Гошу так тянуло к этому человеку, с которым он чувствовал родство душ.
На Западном фронте Вольфганг где-то подцепил туберкулёз, и, вернувшись домой, он творил наперегонки со смертю, своё лучшее произведение – гневную пьесу «На улице перед дверью» о трагедии немецких солдат, вернувшихся домой и не нашедших дома.
Гоша ещё не вернулся домой из своего «дикого» путешествия, а уже чувствовал, что ничего хорошего его там не ожидает. Поэтому он заранее вживался в образ вернувшегося домой человека. Человека, вернувшегося в Германию, которого там никто не ждёт. Сидя в удобном кресле «Ракеты», он перечитывал свой перевод авторской преамбулы к пьесе «На улице перед дверью».
Вот человек. Он возвратился в Германию, и ему холодно. Он голоден, и он хромает.
Мужчина возвратился в Германию. Он пришёл домой – и вот… его постель занята.
Он пришёл в Германию и нашёл в своём доме девушку, которую любил. Но у неё есть муж. У него одна нога, и он постоянно стонет, произнося одно и то же имя. И это имя пришельца, который стоит перед дверью,- Бекман. Дверь перед ним закрыли, и он остался стоять на улице.
Человек пришёл в Германию. Он ищет работу. Но хозяева и директора – трусы, не хотят брать инвалида гитлеровского вермахта. Двери перед ним неизменно закрываются, и он остаётся на улице.
Человек пришёл в Германию. Он думает, что нашёл своих родителей, но старая женщина, живущая в их квартире, жалеет об израсходованном газе, которым те отравились, а не о них. Дверь перед ним снова закрывается, и он остаётся стоять на улице.
Человек пришёл в Германию… Вольфганг Борхерт вернулся в Германию. Он точно знает, что ему предстоит скоро умереть. Перед смертью он громко сказал своё слово в защиту тех, кто вернулся и не нашёл своего дома. Сказал своей пьесой, стихотворениями и рассказами, которые оказались так близки Гоше. Вольфгангу не суждено было узнать, что его голос подхватит «Группа47», куда войдут такие писатели как Вольфганг Кёппен и Генрих Бёлль. Последние месяцы его жизни были наполнены творчеством. Он играл в Гамбургском кабаре, даже создал свой театр под названием «Комедия», работал по приглашению в Гамбургском драматическом театре ассистентом режиссёра над постановкой пьесы Лессинга «Натан Мудрый». Но вся эта бурная деятельность продолжалась лишь до зимы 1946 года, когда болезнь окончательно приковала Вольфганга к постели. В феврале месяце этого же года в Москве родился Гоша.
На следующий день после смерти писателя и актёра в его театре состоялась премьера пьесы «На улице перед дверью», над постановкой которой он так напряжённо работал, ждал, но не увидел. Его стремительный уход из жизни предрешили как болезни, так и месяцы и годы, проведённые в тюрьме и на фронте. Он не был активным антифашистом, но то, что он успел сделать, вполне оправдывают прожитые им неполные 27 лет.
Светить бы маяком
Сквозь ночь и шторм
Всем килькам и сомам,
Всем лодкам на воде…
Увы, я сам
Корабль в беде!
Позже, когда Гоша вернулся в Москву, он случайно увидел в магазине «Книжный мир» (будущий «Библиоглобус») книгу В. Борхерта в переводе на русский язык. Он полистал её у прилавка, увидел имя незнакомого ему переводчика и с лёгкой грустью положил книгу перед продавцом. Он не стал её покупать и сравнивать переводы – свой и чужой.
«Опоздал,- подумал он.- Вечно я не у дел.»
Тогда он ещё не знал, что переводы книг делаются по заказу редакции путём заключения контракта переводчика с издательством...
За четыре часа "Ракета" домчала Гошу от Сочи до Новороссийска на своих лёгких подводных крыльях. Борис сразу повёл его на брандвахту и сдал вахтенному, сидящему у трапа здоровенному хохлу, представив Гошу как сотрудника газеты «Черноморец». Вахтенный одобрительно кивнул и сказал:
- Знаем, знаем. Наша газета.
Борис ушёл, а вахтенный повёл Гошу устраивать в каюту. По дороге он спросил его, увидев, что Гоша прихрамывает:
- Вы хромой чи щё?
На что Гоша не ответил, да вахтенный и не допытывался. Прощаясь с вахтенным, Гоша оставил ему паспорт. Борис, когда позже узнал об этом, возмутился:
- На фига ты ему паспорт оставил? Ведь он же не просил.
Гоша понял, что сделал глупость, но промолчал. Разговор состоялся тогда, когда после отдыха Борис пришёл навестить Гошу, узнать, как он устроился. Оправдываясь, почему он не пригласил Гошу пожить к себе, Борис разъяснял:
- Старичок-с, у меня нельзя. Я с женой. Из Владивостока привёз. Комната одна. Кровать с тумбочкой – и всё! Не взыщи, сам увидишь!.. Но здесь, кажись, неплохо, а?
И ушёл. Гоша посидел немного на своей койке, выделенной ему в каюте общежития-брандвахты, и от нечего делать направился осматривать корабль. Проходя мимо вахтенного, сидящего на посту с синей повязкой на бицепсе, он поинтересовался у него, кто такие «бичи».
- Та моряки, которые ждут фрахта.
Гоша стал обалдевать от свалившейся на него морской терминологии.
- А что такое «фрахт»?- спросил он.
Вахтенный скривил физиономию и ещё раз скептически поинтересовался:
- А вы хромой, чи щё?..
Гоша поднялся по лесенке на верхнюю палубу. Там находился буфет. Гоша взял бутерброт с колбасой и сыром, бутылку пива, два яйца вкрутую, булочку и кофе. Сел за столик на палубе, откуда хорошо была видна носовая часть корабля. Там столпилась группа моряков. Они о чём-то громко разговаривали, размахивая руками. Внезапно моряки расступились, четверо подхватили одного заруки-заноги, раскачали и швырнули за борт. После этого все преспокойно разошлись. Гоша оставил еду на столике и подошёл к борту: до воды было метра два с половиной – три. Из тёмной воды торчали бетонные сваи. Гоша сообразил, что выброшенный моряк вполне мог угодить на одну из них и поломать себе кости или позвоночник. Но, слава Богу, моряк благополучно вынырнул и поплыл не к трапу брандвахты, а к берегу.
Гоша доел свою еду и пошёл в каюту с целью залечь спать. Ещё раньше его удивило то, что каюта не запиралась, а вещи соседей лежали открыто на виду.
Вечером пришли соседи. Познакомились. Один – старший механик – уже полгода ожидал подходящей работы. Это и означало «ожидать фрахта». Другой – матрос – собирался ехать в Николаев домой. Он зафрахтовался на судно, которое уходило в плаванье только осенью. Оба были без денег. Для таких бичей и предназначалась брандвахта. Моряки платили за место символическую плату 10 копеек в сутки. Каждый день с утра они ходили на биржу пароходства в поисках работы. Иногда они жили здесь по полгода и больше и доходили до полного обнищания. На брандвахте существовал закон взаимопомощи: бедствующего товарища кормили, в случае крайней необходимости собирали ему деньги. Поэтому здесь никто ничего не прятал и ни у кого ничего не пропадало. Зато из плавания, которое иногда продолжалось больше года, они приходили крёзами. У многих было хозяйство на Украине и юге России. Дома жили богато. Сосед стармех-украинец рассказал, что семья у него в Днепродзержинске, живёт в городской квартире, но есть дача и машина «Жигули». На даче подсобное хозяйство, и из еды у них всё своё. У бичей не принято показывать своё домашнее благополучие, и, как правило, помощи у родных они никогда не просят. Но есть среди них и вечные скитальцы, бездомные бичи. Таким надеяться не на что.
Когда Гоша рассказал соседям об увиденном инциденте на палубе, они насупились и промолчали. Потом матрос наедине полушёпотом рассказал Гоше, что молодой бичующий моряк-армянин вконец обнищал и решил продать электробритву товарища по каюте, но был изобличён и в наказание выброшен за борт. Путь назад на брандвахту ему был заказан, да и в новороссийском порту после этого случая работу ему уже никто не предложит.
Утром следующего дня за Гошей пришёл Борис, и они, предварительно зайдя в магазин, направились к Борису отмечать встречу. Комната, где жил Борис со своей владивостокской женой, была пустой и с высокими потолками. В ней гулко раздавалось эхо от каждого возгласа.
Друзья уселись на кровать, выпивку и закуску поставили на тумбочку. По комнате летал волнистый голубенький попугайчик и время от увремени бессвязно покрикивал. Когда ребята прикончили бутылку, Борис закурил и открыл форточку. За разговором они не заметили, как Чика (так звали попугайчика) выпорхнул в окно. Когда это обнаружилось, Борис страшно расстроился.
Он обшарил все углы в комнате, потом пошёл опросил соседей по квартире, вышел на улицу, спрашивал знакомых и незнакомых во дворе, куда выходило его окно, и время от времени кричал:
- Чика... Чика!
Как будто маленький попугайчик, которого он купил на новороссийском базаре, мог откликнуться на его зов.
- Теперь пропадёт,- сказал Борис, когда двое вернулись в комнату.
- А что же он у тебя без клетки жил?- спросил Гоша.
- Да так, летал себе с лампы на шторку...
И Борис снова начинал шарить по углам, не желая смириться с потерей...
Не найдя попугая, Борис предложил Гоше прогуляться, осмотреть город. Он взял такси, и они понеслись по местам, которые были хорошо известны Борису. Промелькнули памятник неизвестному матросу, катер, водружённый на пьедестал, вагон, изрешечённый осколками. Торжественные строгие здания в центре города, Цемесская бухта и корабли в гавани и на рейде. Героическую картину города портил лишь цементный завод, распространявший серый порошок по городу и окрестным горам, где у горожан были дачные участки.
- Там была линия обороны фашистов – «голубая линия»,- кивнул Борис на горы.- Горисполком дал мне участок на горах под виноградник и дачу. Весной мы с женой сколотили времянку. Тебе тяжело, а то можно было бы подняться туда, посмотреть.
Они зашли в Международный клуб моряков, поужинали и поехали назад к Борису домой. Взяли с собой бутылку водки, но перед подъездом Борис занервничал.
- Может разопьём здесь, в машине?
Гоша не согласился…
Родина, так звали жену Бориса (патриотично настроенные родители дали ей такое имя) сидела на табуретке рядом с кроватью. Был первый час ночи. У неё жутко болел зуб. Щёки были перебинтованы. Борис неуверенно поставил бутылку на тумбочку и пошёл доставать стаканы из шкафчика. Родина начала что-то возмущённо высказывать. Борис вспыхнул. А Гоша сильно пожалел, что пришёл к ним в такой час.
Когда наступила пауза в их перебранке, Борис прислушался и вдруг заулыбался. Он трезво подошёл к окну и открыл створки настежь.
Второй этаж их жилья мало походил на скверик, где Борис искал Чику, но всё-таки в комнатку впорхнул с ветки потерянный попугайчик. Борис осторожно прикрыл за ним окно. Родина обалдело смотрела на всё происходящее. Из-за зубной боли она даже не смогла раньше возмутиться тем, что попугай исчез из дома. Борис таял и чирикал не хуже птички:
- Чика! Чика! Весь день просидел здесь на ветке. Сейчас я тебя покормлю.
Гоша пробормотал слова прощания и пошёл на брандвахту. «Пусть разбирается с Чикой, Родиной и бутылкой водки!- подумал он.- Хрен с ними со всеми!"
Утром Борис в редакции «Черноморца» не появился, чем огорчил, а, может быть, и рассердил начальника, молчаливого парня примерно одного возраста с Борисом и Гошей.
У него на лице было написано, что вот, мол, я должен в жару сидеть здесь за столом, а этот шляется неизвестно где. Гоша-то прекрасно понимал, что Борис нигде не шляется, а поскольку всю ночь пил водку, сейчас или отлёживается или ищет, где и как похмелиться.
Гоша оставил на столе у Бориса свою рукопись о творчестве Борхерта и пошёл на морвокзал. Там он купил билет на экскурсию «Малая Земля» и отправился на автобусе с бичующими моряками, которым всё равно делать было нечего, а билет на экскурсию стоил копейки, по направлению к Малой Земле. Это километрах в двадцати от города.
В три часа дня автобус после экскурсии снова вернулся на морвокзал, и Гоша решил вздремнуть у себя в каюте на брандвахте. К удивлению, он увидел там Бориса, который о чём-то беседовал с вахтенным. Видно, он давно поджидал Гошу, который сразу сообразил, что на безденежьи Борис ищет, на что б похмелиться. Он сразу предложил Гоше «зайти в бочку». Гоша пошёл с ним без разговоров, понимая, что Борису было нужно, и по дороге узнал, что «бочка» - это такой пивной бар на пляже, построенный в виде огромной пивной деревянной бочки, куда многие мужики часто заходят с похмелья. Друзья постояли там с полчаса за кружкой пива с раками, а потом полезли купаться в море.
Борис с интересом следил за тем, как ловко Гоша плавает, бултыхая одной правой ногой. Левая у него была полностью парализована. Сам-то Борис плавал роскошно брасом, как истинный моряк. Наплававшись они отдыхали на буне, и Борис рассказывал о других достопримечательностях Новороссийска, которые Гоша ещё не видел. Вскользь, но мечтательно он упомянул о ресторане «Хижина лесника» в заповеднике под Новороссийском и неожиданно предложил съездить туда вместе с женой.
- Хочу с ней помириться. Она вообще-то хорошая,- добавил он.
- Ну что ж, заодно устроим мой прощальный вечер,- сказал Гоша.
- Ну чего ты, старик! Побудь здесь ещё. Погода хорошая,- возразил Борис.
- Я бы с радостью, но денег остаётся мало, да и вещи мои лежат у бабки в Сочи.
На следующий день днём компания из трёх человек отправилась в пригород, где находился местный знаменитый ресторанчик. Родина успела вырвать больной зуб, сходив с утра к хирургу-стоматологу. Боль у неё прошла, остался тупой зуд, и одна щека была припухшей. Она думала, что вечер в ресторане отвлечёт её от зубной боли и надеялась на то, что Борис будет вести себя прилично. А он, в свою очередь, надеялся на полное примирение с женой.
У входа в ресторан перед лестницей, ведущей в верхний зал, стояло чучело огромного медведя, растопырившего передние лапы и тем самым как бы желающего гостеприимно обнять всех входящих гостей. Над головой медведя на стене красовалась красная надпись, стилизованная под некую письменную вязь (видимо, по мнению авторов, славянскую)
«Хлеб-соль ешь да правду режь!» Дальше – больше. В зале на стенах, на скатертях, постеленных на столы, на салфетках – в общем, везде – были представлены народные изречения, пословицы и поговорки. Официантки в сарафанах и кокошниках были неизменно улыбчивы и расторопны. Кухня была отменная, всё свеженькое, с пылу с жару, черноморские морские деликатесы, томлёное мясо с картофельным гарниром в керамических горшочках, русский хлебный квас в кувшинах на столах и такое меню в типографских глянцевых корочках, которого и в «Славянском базаре» в Москве не увидишь. Вопрос для новых посетителей стоял только относительно денег.У Гоши их было совсем мало, Борис, наверное, ограбил всю свою маленькую редакцию под предлогом проводов московского друга, а Родина наскребла по сусекам всё, что было дома.
К вечеру зал наверху стал наполняться посетителями. Это были в основном торговые и военные моряки с дамами – цвет общества второй базы Черноморского флота.
Гоша потратил на этом мероприятии 30 рублей из оставшихся пятидесяти. Борис и Родина выскребли всё, что у них было в карманах. Довольные и опустошённые морально и финансово друзья вернулись в город на такси. Последний вынужденный шик (ведь другого транспорта не было). Гоша серьёзно задумался о возвращении в Москву.
На следующий день, пока Борис был на работе в редакции, Гоша бродил по морвокзалу, по центру города, разглядывал мозаичную мостовую, гордость горожан, с утра очищенную от цементной пыли. В двенадцать часов слушал куранты и музыку у вечного огня и памятника неизвестному матросу. Музыку из-под земли.
Ему совсем не хотелось возвращаться в Сочи. Борис искренне жалел, что Гоша оставил вещи у хозяйки и поэтому снова должен вернуться в Сочи. Но дело было не только в этом.
Конечно, оставаться в Новороссийске дольше было нельзя. Борис тоже осознавал это. Он договорился с моряками и отправил Гошу бесплатно на «Комете» в Сочи.
- Ну пропились, - докладывал он старпому с «Кометы»,- А парню надо в Сочи и в Москву. - Старичок-с, он у нас в редакции по заданию был, - соврал Борис, и это послужило последним аргументом, чтобы приняли Гошу без билета на борт.
Прощаясь Борис протянул Гоше его рукопись о Борхерте и сказал:
- Показал я твой труд главному, а он мне: «Ну чего ради я буду публиковать этот материал в нашей газете?» Извини, старик!
- Ясно, - без энтузиазма сказал Гоша и, стараясь не касаться лееров, опираясь только на тросточку, захромал на борт «Кометы». Там на верхней палубе было почти пусто, и он комфортно устроился так, чтобы был виден берег, а не только море. Плыть предстояло четыре часа, и Гоша вскоре уснул.