Эпиграф

«Простит ли нас наука за эту параллель, 
за вольность толкований и теорий»
        В. Высоцкий «Сначала было слово...»

Дорогие друзья!

Приветствую Вас на моем сайте.

Контактная информация:

Навигация: Проза > Отстоять себя Повесть > Глава 16

  • Размер шрифта:

Глава 8

Напрасные слова

Гоша сложил написанное и сунул в карман брюк. Подумав он стал собираться в Москву. Предстояло доехать до вокзала в Подольск на автобусе и там пересесть на электричку.

Накануне Гоша и Эля обменялись телефонами, и, прибыв на вокзал, Гоша решил позвонить Эле. Он не назвал себя, рассчитывая, что она узнает его по голосу. Так и случилось. Они быстро договорились вместе поехать в Москву, и вскоре Эля была на вокзале. В электричке они молчали, и Гоша заметил, что близорукие глаза Эли не смотрят на него, а куда-то поверх его головы. Он сидел напротив Эли и изучал её лицо в упор. Вероятно, от смущения Эля поджала губы, её припухлые щёчки, и без того румяные, покраснели. Гоша отвёл взгляд к окну.

В Москве они на метро добрались до площади Ногина и прошли по скверику вверх к памятнику героям Плевны. Там сели на скамейку, и Гоша прочитал ей несколько своих стихотворений. Эля слушала потупившись и не сказала ни слова. Гоша понял, что зацепил девушку за живое и предложил зайти к нему домой. Это было совсем рядом в Лучникове переулке. Мама была на работе, и они не спеша двинулись к дому постройки 1904 года с высокими этажами и старинными дубовыми дверьми, ведущими в квартиры. Лифта не было. Они поднялись на третий этаж, и Гоша открыл дверь своим ключом, потом, пройдя по общему коридору, ещё одну, и они оказались в просторных апартаментах переоборудованной после революции залы, представляющей собой теперь три комнаты, из которых две были запроходные и одна тёмная, маленькая, без окон. Гоша соорудил чай, сходив на общую кухню и сразу сел поближе к Эле, взял её за руку. Как-то так само собой получилось, что лица их сблизились, и они поцеловались. Эля размякла, и с ней можно было делать всё, что хочешь. Гоша склонил её на диван и стал раздевать. Вскоре они оказались обнажёнными на неразобранном диване. Гоша обцеловал всё её тело, и они попробовали совокупиться. Но Эля была девочкой, и это для неё оказалось очень больно. Тогда она стала удовлетворять Гошу руками, и он застонал. Она внимательно посмотрела на него близорукими глазами и многообещающе сказала:

- Стонать будешь!

Промучавшись так с полчаса, они стали одеваться. Эля заплакала. Гоша спросил, почему она плачет. Он был опытнее её, но не настолько, чтобы знать, как вести себя в этой ситуации. Эля cпросила сквозь слёзы:

- Неужели ты не понимаешь, что после этого надо немедленно идти в загс?

Гоша опешил.

- Мы ведь ещё не закончили школу.

Эля не знала, что сказать. Так они просидели, перекидываясь короткими фразами до прихода мамы с работы. Гоша их познакомил, и мама накрыла на стол к ужину. Потом Эля стала собираться домой, и Гоша проводил её до метро…

Они встречались всё лето - на даче, в Москве у Гоши, когда мама была на работе, иногда заходили к Эле в подольскую квартиру, но там всегда была мама. На даче у них всё получилось, что было проблемой в Москве, и по совместному решению они стали предохраняться.

9 августа у Эли был день рождения. Гоша долго думал, что ей подарить. Он знал, что она заканчивает музыкальную школу по классу фортепиано одновременно с общеобразовательной. Он зашёл в магазин «Ноты» на Неглинной улице и купил большую нотную книгу «Полонезы» Ф. Шопена. С этим подарком он поехал в Подольск и вручил его Эле у неё дома. Ещё была жива бабушка Эли, ей было за 80. Отец, дядя Миша, тоже был дома. Мама, Кира Ниловна, собрала на стол. За столом разговорились о дальнейшей судьбе Эли. Она готовилась поступать в Гнесинское мызыкальное училище. Оказалось, что семья была сплошь музыкальной. Папа играл когда-то на мандолине. Она висела над диваном на гвоздике. Он снял её и исполнил быструю часть «Чардаша» Монти. Гоша и сам играл это призведение на домре. Бабушка села за пианино, взяла подарок Гоши «Полонезы» Шопена и сыграла несколько строк с листа. Вскоре Гоша ушёл.

Эля привязалась к Гоше, а он охладел и стал часто думать о Тане. Это не могло остаться незамеченным, и как-то с Гошей встретился папа Эли и имел с ним мужской разговор, из которого понял, что Гоша для его дочери не больше, чем друг. То же сказала прозорливая старушка – бабушка Эли. Дядя Миша передал Гоше её слова и добавил вслед за бабушкой «К сожалению». Огорчение Эли, тем не менее, не привело к разрыву отношений, и с началом учебного года они перешли на дружескую переписку, которая стала очень интенсивной.

Гоша писал послания в стихах, а иногда продолжал рассуждения о русских поэтах начала девятнадцатого века. Эта тема его очень занимала, потому что позволяла отвлечься от насущных дел. Но так ли близка она была Эле? Вряд ли. Ей больше нравились его стихотворные послания. Но не всегда у Гоши было вдохновение писать ей стихами, и он писал вычурно и длинно, сам понимая, что это не то, чего ждёт Эля.

«Дружеское литературное общество»,- писал он,- организовал в Москве Андрей Тургенев совместно с братьями Кайсаровыми. В него входили также поэты Жуковский, Воейков, Мерзляков. Последний как-то не вписывался в этот круг аристократов. Он происходил из купеческого сосвловия, своим горбом сделал карьеру, стал профессором Московского университета. У Мерзлякова была большая семья. Его профессорской зарплаты не хватало, и семья бедствовала. Члены кружка-аристократы любили Мерзлякова. Они даже называли его песни «Среди долины ровныя…» и «Чернобровый, черноокий…» гениальными. Но от этого денег у него не прибавилось. Мерзляков умер, терпя страшную нужду.

Профессор Мерзляков был не единственным разночинцем в кружке. Популярный автор басен той докрыловской поры Измайлов и сатирик Милонов тоже были редкими в то время разночинцами, и хотя все они вели изнурительную борьбу за кусок хлеба, им не были чужды высокие устремления поэтов-аристократов. Иногда эта борьба ставила их на край житейской пропасти. Ю.М. Лотман упоминает в предисловии к книге «Поэты начала ХIХ века» «Зелёную книгу» - рукописное собрание произведений поэтов-собутыльников, где, например, Милонов серьёзно обсуждает разницу между водкой и коньяками – четырёх- и шести рублёвым. Как видим, «Самиздат» существовал в России на заре девятнадцатого века. Критик Ф.Ф. Вигель писал по этому поводу: «Огромный талант Милонова можно сравнить с прекрасной зарёй никогда не поднявшегося дня». Название книги «зелёная» напоминало о зелёном змие.

Как сатирик Милонов не щадя переходил на личности и тем нажил себе много врагов. Он был автором нескольких сатир «высокого штиля» - «К Рубелию», «К Луказию», «К моему рассудку» и нескольких других. Но собственные пороки тянули его на дно. В 1812 году Анастасевич опубликовал в журнале «Улей» ряд эпиграмм , направленных против Милонова. Вот одна из них:

«Пособие совету:

Мыслеткин мнил снабдить Луказия советом

Быть тем, чем отроду он не был сам – поэтом.

«Пиши-де, лишь найди невежду и льстеца…»

Луказий, не трудись… ты возле образца!..»

Милонов не был ни невеждой, ни глупцом. Он был талантливым поэтом и горьким пьяницей.

В отличие от Милонова баснописец А.Измайлов продолжал традиции «низкой» сатиры, традиции Хемницера, А. Сумарокова и И.И. Дмитриева. Все они писали на сходные темы, переводили в основном Лафонтена и этим не отличались от Ивана Андреевича Крылова. Отличие было в языке. Крылов смело ввёл в басенный «низкий штиль» русское просторечие. В этом и есть новация великого баснописца. Достаточно сравнить, например, различные переводы русских авторов той поры басни Лафонтена «Стрекоза и муравей». Эту басню переводили Ломоносов, Сумароков, Хемницер, Дмитриев, Измайлов и Крылов. В переводе И.А. Крылова отсутствует архаика, чувствуется живая простонародная речь. В целом язык басни тяготеет к «среднему штилю», а не к «низкому», который предписывался для басен. «Средний штиль» - один из основных признаков карамзинистской поэтики. Поэтому басня в переводе Крылова и получилась истинно русской, и воспринимается как оригинальное произведение, а не перевод.

Если сравнить литературную жизнь наших дней с деятельностью литературных кружков и обществ начала девятнадцатого века, то сразу видна разобщённость авторов нашего Союза писателей и стремление поэтов начала девятнадцатого века к объединению в группы на основе идейной и духовной близости. У нас один СП, а тогда были «Арзамас» (карамзинисты и романтики Жуковский, Пушкин-лицеист, Вяземский, Батюшков, Денис Давыдов), кружок «Зелёной книги» Милонова- Политковского, кружок аристократов-романтиков, поклонников Шиллера (Жуковский, Воейков) и вышедший из него кружок разночинцев, преподавателей Московского университета (Мерзлякова, Буринского, Фёдора Иванова). Параллельно существовали и классицисты. Они объединились в редакции журнала «Цветник», пожалуй, самого популярного литературного журнала того времени. Руководил редакцией талантливый молодой поэт А. Бенитцкий. Это были также страстные поклонники Шиллера, радищевцы, продолжатели демократических традиций классицистов восемнадцатого века.

У нас единственный и неповторимый ССП – Союз Советских писателей – существует с 1934 года и будет существовать, пока жива Советская власть. А в начале девятнадцатого века долгожителем считалось «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств» , просуществовавшее в Петербурге с 1801 по 1808 годы. Это общество, как и московский кружок Мерзлякова, объединяло учёных мужей – преподавателей университета. Туда входили и выдающиеся умы, например поэт и лингвист мирового уровня Востоков. Московский же кружок «Дружеское литературное общество» просуществовал всего год с небольшим с 1800 по 1801 год. Этот кружок собирался в полуразвалившемся доме Воейкова у Новодевичьего монастыря. «Поддевический дом» - так называли его поэты, которые туда приходили. Там Воейков впервые прочитал кружковцам свою поэму «Дом сусшедших», вскоре ставшую знаменитой, м не только в Москве. Друзьями члены этого общества вряд ли были. Воейков, Жуковский, Мерзляков, Андреи Тургенев и Кайсаров вели друг с другом ожесточённые споры, и общество вскоре развалилось.

Наконец, самое воинствующее литературное общество «Беседа любителей русского слова», которую А.С. Пушкин называл «беседой губителей русского слова», а Николай Тургенев (брат москвича Андрея Тургенева) грубо называл членов этого общества «гасителями и хамами». А, между прочим, в «Беседу…», помимо упомянутых раньше трёх «Ша» , входили в разные периоды деятельности общества Державин, Крылов, Гнедич. По словам Ю.М. Лотмана, их объединяла общая неприязнь к Карамзину. Но думается , что эта истина не в последней инстанции. У наших классиков, входивших в «Беседу…», была общая идейная основа – чистота русского языка. Так что не будем спешить присоединяться к хору всеобщего осуждения этого литературного общества!»

Гоша подумал, дописал несколько прощальных фраз, сложил вдвое, упрятал в конверт, запечатал, написал на конверте подольский адрес Эли и пошёл на улицу. На углу переулка висел почтовый ящик, куда он и опустил письмо, немного постоял и пошёл назад домой.


 

© Copyright Виталий Гольдман, 2012 г.